Потенциал женского политического участия: структурные и институциональные ограничения

пятніца, 14 Жнівень 2015 9:28 Aўтар: Татьяна Щурко Крыніца: Наше Мнение

Президентские выборы в Беларуси инициировали дискуссии в отношении возможностей женщин в политической сфере. Этот вопрос с начала XX века до сих пор не теряет своей актуальности. Однако меняется оптика рассмотрения проблемы «женщины и политика». Если в начале прошлого века вопрос стоял по поводу права на политическое участие, то сейчас – относительно условий реализации этого гарантированного права (с учетом уже огромного багажа феминистской и гендерной теории). В Беларуси уровень дискуссий вокруг этой темы со стороны различных субъектов все еще фиксируется на базовом вопросе: «может ли женщины стать и быть президентом?». Такая формулировка, по сути дела, нивелирует значимость самой проблематики, равно как и другие аспекты анализа. Я бы хотела остановиться на нескольких моментах, которые характеризуют публичные дискуссии в отношении темы участия женщин в политике в связи с наступающими выборами.

Во-первых, гендерная проблематика в сфере политического сводится к сугубо вопросу количественного соотношения. Должно ли заниматься политикой большее число женщин, или нет? Между тем вопрос следует ставить совершенно по-другому: почему существует гендерная сегрегация в пространстве политического? Указания на почти 30% процентов женщин в парламенте не решают проблемы и никак не способствуют улучшению возможностей женщин. Свободный доступ к той или иной сфере определяется особенностями социализации в обществе, доминирующими установками, которые создают социально-психологический климат, который либо поощряет, либо, наоборот, создает барьеры для участия. В Беларуси женщины имеют то или иное отношение к политике скорее «вопреки», нежели в силу определенной положительной мотивации к этому.

Важным компонентом социализации, как известно, является система образования, где индивиды сталкиваются с репрезентациями «предписанного» репертуара ролей и идентичностей. Женские субъекты имеют мало шансов в данном случае идентифицироваться с «женскими образами», которые активно вовлечены в общественно-политическое пространство. Так, к примеру гендерный анализ учебников по истории Беларуси для 6-11 классов демонстрирует, что женщины-правительницы или политики представлены только в учебниках 7-10 классов и их количество составляет не больше 2% от числа всех политических фигур. Женщины в учебниках чаще представлены как родственницы политиков и правителей. Часто их имена даже не указываются. Так, например, в учебнике для 7 класса среди всех описанных женщин 86% составляют родственницы правителей, политиков или знаменитых людей. В учебнике для 8 класса – их 67%.

Во-вторых, не пересматривается само понятие «политического», которое конструируется на основании дихотомии мужчина-женщина. Это значит, что «политика» определяется как «мужская» сфера, и женские субъекты должны, с одной стороны, соответствовать качествам, которые считаются характерными для мужских субъектов (ориентация на конкуренцию, соперничество, жесткость и т.д.), а с другой стороны, постоянно подтверждать, что они обладают всеми качествами, приписываемым женским субъектам. Можно привести несколько примеров подобного рода представлений, транслируемых в медийном пространстве.

Лидия Ермошина: «Но, несмотря на то, что я женщина, считаю, что мужчины гораздо более креативны. Работа президента – работа творческая, это способность к неожиданным и очень смелым решениям. Женщины более осторожны, склонны к консерватизму и вряд ли готовы к неожиданным решениям[…] Во власти требуется иная сила, связанная с принятием решений, сила быть достаточно жестким. Сила в том, чтобы повернуть все вспять, принять неожиданные решения и ни в чем не раскаиваться и не оглядываться назад. Сила в том, чтобы заставить людей пойти за собой. Это иные проявления силы, которые славянской женщине не очень свойственны» [1].

Одна из статей о нынешней кандидатке на пост президента страны Татьяне Короткевич начинается следующим образом: «Нежелезная леди из кампании «Говори правду!» Татьяна Короткевич своим примером опровергает слова Лидии Ермошиной, считающей молодых белорусок, шастающих по Площадям, отвратительными матерями и скверными женами. В рамках проекта «Жизнь (не)обыкновенного белоруса» корреспондент «Салідарнасці» наведалась на кухню активистки и за чашкой кофе с вкуснейшими домашними сырниками разузнала, зачем красивой и образованной женщине в нашей стране нужна политика, что мешает белорусам раскрывать свой потенциал и как нам бороться со своими страхами»[2].

Таким образом, в сферу политического могут попадать строго определенные «женщины»: белые цисгендерные женщины, состоящие в браке, имеющие детей, соблюдающие норму «женственности» во внешней репрезентации.В данном случае сексуальная объективизация женщин ничем не отличается от любой другой сферы труда и является механизмом, поддерживающим гендерную дискриминацию на рынке труда.

И, в-третьих, женщины в пространстве политического воспринимаются не как автономные субъекты активности, но как объекты приложения усилий со стороны тех или иных организаций и инициатив. Неудивительно, что «женское движение» в Беларуси сталкивается с разнообразными проблемами[3]. Так, с одной стороны,женские НГО испытывают те же проблемы, что и весь гражданский сектор,– в связи с общественно-политической ситуацией в стране. С другой стороны, доминирование консервативной повестки внутри самого гражданского общества маргинализирует и «гетто-изирует» инициативы, занимающиеся гендерной проблематикой и правами женщин. Несмотря на существование «женского/ гендерного/ феминистского движения» в Беларуси уже на протяжении более 20 лет, в самом гражданском обществе нет консенсуса по поводу гендерной проблематики. Более того, многим она кажется «надуманной» и «несущественной».

Динамика женских НГО на протяжении последних 15 лет варьируется. И хотя после 2006 года наблюдается некоторое увеличение числа женских общественных объединений, удельный вес этих организаций в общественном секторе уменьшается. Это значит, что общественный сектор в общем разрастается, однако количество женских НГО не увеличивается пропорционально этим изменениям [4]. При этом даже количественные показатели свидетельствуют о неустойчивости динамики общественных объединений, существенном снижении их удельного веса и «голоса» в общественном секторе.

Количество женских общественных организаций в Беларуси

Кроме того, основная повестка деятельности большей части организаций сосредоточена на оказании социальных услуг, нежели на адвокатировании интересов групп, лоббировании и пр. Во многом это связано с тем, что имеются направления, по которым можно сотрудничать с государством, так как у государства нет своих ресурсов на это. Отсутствие достаточного количества государственных ресурсов на создание и поддержание разнообразных сервисов для разных категорий граждан приводит к тому, что такие услуги оказывают общественные организации. В общественно-политическую сферу организации и инициативы попадают скорее вынужденно, нежели по собственному «сознательному желанию», то есть когда их представители сталкиваются с определенными проблемами, требующими более серьезных шагов по защите своих прав.

Итак, участие женщин в органах управления и принятия решений, потенциал социального движения в защиту прав женщин отражают по сути гендерную систему и порядок в обществе. Женщины как агенты и субъекты политики на сегодняшний день, не смотря на декларации о равноправии, являются довольно редкими исключениями. Гендерные предписания используются как основания для социального исключения. Публичные дискуссии поддерживают «консервативную рамку» интерпретации политического, основанную на воспроизводстве гендерной дихотомиии жестких предписаний в отношении гендерных субъектов.

Примечание

[1]Комсомольская правда, 16 июня 2015:http://www.kp.by/daily/26393/3270753/

[2]Салідарнасць, 8 травня 2013:http://www.gazetaby.com/cont/art.php?sn_nid=54495

[3] Этот аспект я детальнее рассматриваю в другой статье: “Гендарны сектар” грамадзянскай супольнасці: фемінісцкія/ ЛГБТ/ квір-ніцыятывы і практыкі няяўнай дыскрымінацыі // ARCHE, №4, 2015. P. 152-167.